Александр Щелоков - Переворот [сборник]

— Я не улыбаюсь, — сказал Дружков. — Что-то не до веселья.

— Фактически это мы с тобой создали систему, на которую опирается Бизон: структуру безопасности, связи, управления. Но человек не вечен. Ты сам видишь — Бизон сдал. Выиграть выборы у нас шансов нет. Полный ноль, Иван, на то, чтобы усидеть наверху. А падать — высоко.

Дружков задумчиво качнул головой: об отсутствии шансов на продолжение карьеры в условиях поганой демократии, когда власть зависит от прихоти пьяного обывателя, он уже думал. Искал союз с некоторыми перспективными политиками, но где гарантия, что его оставят в связке?

Пилатов тем временем продолжал:

— Если все так, как я говорю, тебе не страшно оказаться у разбитого корыта? Придут другие, нас обязательно смешают с говном. Ты об этом думаешь?

— Как же ты видишь перспективу?

— Честно? Подлинного диктатора я вижу в твоем лице. Ты — и никто больше. Потому что ты умный, волевой, которому по плечу сжать в кулаке разболтанное племя русских ланцепупов и держать его в повиновении. Так! — Пилатов сжал кулак и показал наглядно, что он имеет в виду.

«Врет, собака, — подумал Дружков. — Врет и не краснеет. Диктатором он видит себя самого. Ишь, как уверенно трясет кулаком. А на меня рассчитывает спихнуть грязное дело: убрать все помехи на пути к его диктатуре. Я, конечно, их уберу. Но вот кто воспользуется плодами, еще посмотрим. Во всяком случае, Сережу к верховной власти не допущу. Хорошая пенсия, и пусть мемуары пишет. Совести у него ни на грош. Скольких уже продал. Потому даже мемуары должен прочитать цензор».

Вслух сказал:

— Какой я диктатор. Ты — другое дело. Я тебя охранять буду.

Пилатов потупил взор.

— Не будем об этом пока. Время все по местам расставит. Но за Щукиным — пригляди. Ты или я, он обоим помеха.

— Спасибо, Сергей, ты заставил меня о многом задуматься…

Фраза прозвучала с подтекстом скрытой угрозы. Подлый холодок пробежал по спине Пилатова. Он улыбнулся новой, отсутствовавшей до сих пор в его арсенале одиннадцатой улыбкой — жалкой. Хотя в глубине души жила надежда, основанная на тонком расчете: у Дружкова сейчас не так много союзников, чтобы отвергать поддержку его, Пилатова. Короче, бог не выдаст, свинья не съест.

Вдоль тротуара одной из московских улиц, сузив и без того тесный проход, с благословения архитектурного надзора строители сляпали из толстых досок торговый ряд. Прилавки и навес вымазали темно-зеленой краской, и еще до того как краска высохла, ряд заселили чернобровые смуглые мужики с физиономиями потенциальных абреков. На прилавках появились груды бананов всех сортов — от зеленоватых, до черных, тронутых точками гнили. Здесь же лежали шишки ананасов, киви, агавы. За лотком, украшенным ярко-оранжевыми, явно не кавказскими мандаринами, сунув руки в карманы, стоял

Аслан Тамиров, славившийся на базаре тем, что весы его были опечатаны пломбами пробирного надзора и показывали точный вес — до грамма. На обвесе свой бизнес Тамиров не строил. Был он к тому же добрым и покладистым. Порой, увидев старушку победнее, он брал из горки самый красивый мандарин и протягивал милостиво со словами: «Возмы, мамаша. От всэй души».

Тем не менее именно доброго и спокойного Аслана боялось и уважало все племя абреков, толкавшихся за прилавком. Они-то хорошо знали, что деньги Тамирова сделаны в черной маске с пистолетом в руках. Знали, но режь ножом — никому об этом не сказали бы. В мире мандаринов свои законы.

В один из дней к прилавку Аслана сквозь толпу покупателей протиснулся щеголеватый черноусый грузин в темных очках на горбатом носу.

— Здравствуй, Атос! — увидев его, воскликнул Тамиров с непривычным для базарных абреков подобострастием в голосе.

Атос, не снисходя до рукопожатия, лишь щелкнул пальцами по протянутой ему ладони.

— Дело есть, — сказал он, глядя в упор на Аслана. — Надо товар принять.

— Э, Руслан! — позвал Тамиров одного из торговцев. — Погляди за весами. Я поехал по делу.

Обтерев руки тряпкой, лежавшей под прилавком, Аслан вместе с тем, кого называл Атосом, прошел к Ярко-красному «москвичу», стоявшему у обочины.

Час спустя они подъехали к серому зданию на одной из окраинных улиц столицы. На железной двери, к которой вело крыльцо с тремя ступеньками, висело объявление: «ОБМЕН ВАЛЮТЫ».

Гоги Кудидзе по кличке Атос вынул из кейса листок самоклеящейся бумаги, на котором по трафарету была сделана надпись: «ЗАКРЫТО». Одним движением руки, затянутой в серую нитяную перчатку, раскатал по металлу этот плакатик и для верности еще раз провел по нему ребром ладони.

Сзади к Атосу подошел мужчина в легком пиджачке, по виду мелкий владелец рублей, при возможности покупающий доллар, от силы — пять. Увидев плакатик, растерянно остановился.

— Проходы мымо, — сказал Атос сурово. — Выдыш, закрыто?

— А вы? — вопрос прозвучал предельно наивно.

— Нэ выдыш? Мы — инкассаторы.

Взглянув на трех лбов в одинаковой камуфлированной форме, в военных кепках, надвинутых на глаза, мужчина пожал плечами и недовольно удалился.

Открылась дверь обменного пункта. На крыльцо вышла худенькая женщина с густо подсиненными веками, ярко-красным ртом.

— Пожалуйста, — вежливо посторонился Атос. — Прохо-дыте.

— По одному, — предупредил охранник, увидев очередь.

— Харашо, — согласился Атос, шагнул в открытую дверь и плечом отбросил грузного охранника к стене. Тот пытался дернуться, но в живот ему уперся ствол пистолета.

— Сыды тыхо, жыв будэш, — предупредил Атос, отбирая у охранника автомат.

Следом, не дав двери закрыться, в тесную каморку ворвались Михо Целкаламидзе, находившийся во всероссийском розыске, и Аслан Тамиров, честный торговец фруктами.

— Налот! — прохрипел Михо, носивший кличку Целка. Вскинул пистолет и нажал на курок. Красный телефон с кнопочным нумератором, стоявший на столе кассира, с хрустом разлетелся на куски. — Дэнги, дарагая! Дэнги! Всэ!

— Вы, — пыталась что-то сказать испуганная кассирша, девчонка лет двадцати, но Целка оборвал ее:

— Эслы мэна лубиш — потом скажеш, сейчас — дэнги! Доллары, деревянные — всо. Ну!

Аслан перебросил через стойку инкассаторский мешок.

— Давай!

Дрожащими руками кассирша стала выгружать содержимое сейфа. Целка внимательно наблюдал за ней. Когда кассирша передавала сумку, он ехидно заметил:

— Другой раз, дарагой, надо соблудат правила инкассации. Дэржать столко дэнег в сэйфе — прэступно.

Он повернулся к Атосу, что-то сказал по-грузински. Что именно, охранник не понял. Он сидел в углу на полу под пистолетом и бледными губами шептал:

— Не убивайте, ребята!

— Жывы, лопоухий! — сказал Атос и тут же ударил его по макушке рукояткой пистолета. Охранник раскинул руки.

Атос повернулся к кассирше:

— Нэ боис, подруга! У нэго все пройдет. Минут через пять. Он крепкий джигит.

Все трое быстро вышли из обменного пункта, плотно захлопнув за собой дверь. Клацнул, закрываясь, внутренний замок. Народу у крыльца не было: все шибко грамотные теперь и верят всему, что написано.

Только пять секунд ушло на то, чтобы захлопнуть дверцы «москвича». Машина, взвизгнув шинами по асфальту, рванулась вперед.

Житель Красногорска пенсионер Талгат Рахманов, измученный бессонницей и старческими воспоминаниями о временах, когда проезд в московском метро стоил пять копеек (любят же старики вспоминать всяческую хреновину!), после мучительной ночи пришел в милицию с жалобой. Рахманова принял участковый инспектор лейтенант Базаров, хмурый немолодой мент с усталым лицом, с мешками под глазами и грустью в опущенных уголках губ.

— Так что у вас? — спросил Базаров, заранее зная, что жалобщики — люди нудные, а часто просто-напросто чокнутые.

— Соседи замучили, — скорбно сказал Рахманов. — Как ночь, так они молотком стучат. Понимаешь? Тук-тук! Спать нельзя. Как по башке бьют.

— Кто соседи? — спросил Базаров.

— Э, — махнул рукой Рахманов. — Проститутка!

— Не следует оскорблять, гражданин Рахманов, — пытался выговорить жалобщику Базаров.

— Разве профессия оскорбление? — удивился тот искренне. — Я слесарь — работал руками. Жена счетовод. Работала головой. Соседка проститутка. Работает нижним этажом.

— Постой, — оживился Базаров, что-то припомнив. — Это не Даша — Вырви Глаз?

— Ну, — оживился Рахманов. — Она самая.

— Говоришь, стучит по ночам?

— Ну.

— Как стучит?

— Обычно: тук-тук. Спать нельзя.

— Постой, Рахманов. Давай подробности. Стучат по железу, гвозди забивают. Может, просто в трудовом порыве кровать скрипит?

Кровать я не слышу. А стучат не по железу. Глухо стучат. Как по доске.

— Глухо? Это хорошо, Рахманов. Ты потерпи денек, я этим делом займусь. Стучат глухо — это хорошо…